Все идет под откос что значит

Жизнь под откос

Катя сидела с лева по ходу движения и смотрела в окно, на паровоз, который сейчас резко забирал влево. Катя смотрела на это и ей казалось, что это сон. Как-то не укладывалось в голове то, что она сейчас видит.
Паровоз забирал влево, и кренясь, начинал лететь под откос, увлекая за собой вагоны длинного состава, в последнем из которых (с лева по ходу движения) сидела Катя. Странно. Именно это она видела в тревожных кошмарных снах, от которых она ни раз просыпалась, начиная с самого детства и потом никак не могла вспомнить решительно ничего (просыпаясь, ей не оставалось в памяти ничего, кроме ужаса и страха). А вот сейчас она вдруг вспомнила всё неоднократно виденное, и потому, заученное до незначительных мелочей. (Но страха в ней нет). Всё идет точно, по писанному, как по нотам.
Вот, мальчик над ее головой, тоже смотрел в окно и наблюдал за паровозом и он первым из пассажиров заметил неладное и протянул: «ух ты-ы-ы!».
Катя знает, что за этим последует. А за этим последует: «Мам!»
– Маам. Смотри. – восклицание мальчика, быстро перерастающее в крик, – смотри! Паровоз!
Все по очереди, (по мере того, как до кого дойдет смысл (происходящего)), стали тоже бросаться к окну. Начался галдеж – предтеча и возбудитель всеобщей паники. Кто-то уже успел сообразить, что к чему; послышались плачь, смятение, обращения к Господу и к черту; вместе с этим уже донесся грохот упавшего несколько затянувшихся мгновений назад паровоза и приближающийся, все усиливающийся скрежет ломающихся вагонов. Из предпоследнего вагона (из каждого окна которого тоже торчали головы) кто-то выпрыгнул из окна. Но Катя уже точно знала, что ни в коем случае не следовало этого делать, потому что… так и есть. Уже хорошо знакомая (из прежних снов) молодая женщина в синем платочке кубарем покатилась под откос по щебню, (обдирая кожу), и, кажется, переломала себе всё, что только можно было переломать. Еще мгновение – и она неуклюже плюхается в канаву придорожного рва и остается лежать там в неестественной позе. «Господи!», – думает Катя. «Господи!», – раздается у нее над самым ухом. Это пожилой мужчина (тот самый?), который ей тоже стал ужасно знакомым, (что почти родным) – сразу, как только все это началось. Сейчас, как только наш вагон накренится, этот мужчина должен вывалиться из открытого окна (не удержавшись), вместе со стаканами и всем, что есть на столе. Катя знает, что это всё не закончится для нее ничем (хорошим). (Но страха нет). она это много раз репетировала, как открывается ей теперь.
Катя каждую секунду знает, что сейчас произойдет – и это действительно происходит. Катя бросает взгляд на третью полку боковой плацкарта: ага(!), значит, это и есть тот самый – огромный клетчатый чемодан, который и оглушит ее ударом по голове, который всегда заставлял ее проснуться в ужасе (с больною головой?), (всегда до конца падения) и ничего не помнить…
Катя на своей шкуре прочувствовала, каково, наверное, быть ясновидящим, но ничего не уметь остановить, а быть способным только наблюдать. Всё знать и всё предвидеть, но слишком поздно – за мгновение до непоправимого. Как будто фильм не в первый раз смотришь, но всё равно переживаешь, как будто это всё с тобой происходит, и как будто на самом деле. Тем более, сон уже не в первый раз удивляет, и понятно, что это сон. А иначе откуда я всё это знаю? Из сна. А раз из сна знаю, то это и может быть сон.
Знать и предвидеть события, которые уже произошли. Как молния, сверкнувшая вдалеке, которая сообщает, что сейчас грянет гром.

В экстремальных ситуациях мозг начинает шурупить как-то попроворнее, (все-таки вопрос жизни и смерти!). Все, увидевшие печальный опыт девушки в синем платочке, сперва было бросили мыслить в том ключе, что и она; все-таки скорость высокая, высота большая, а внизу – старые пни-коряги и ров (встреча с которыми не обещает быть приятной). Соображалка давай тут перечислять разные возможности спасения. А тут детей – куча; у родителей обнаженная трагедия(?), которую никак не скрыть; да и как не скрывай, дети – чуткие люди, родительские настроения от них не скрыть; короче, ужоснах. Если вот лечь ногами на полку ногами к левому окну, то , если повезет, то когда перевернет, то, возможно и не насмерть еще растрясет и тогда, хоть маленький, но есть шанс. Можно, конечно, и между пнями-корягами постараться, долететь до рва – тоже шанс (надо только от подоконника посильнее оттолкнуться. Кто-то принялся «спасать» чемоданы – свои и чужие, кто-то бросился их «защищать». (Короче, нормальное занятие перед смертью, чтобы не думать о самом главном. А там, впереди, вагоны один за другим уже в веревку почти свиваются, – как их выгибает – и пыль, и дым, и скрежет, и плачь. Вот уже волна приближается к предыдущему. Оп! Наша остановка. Все быстро происходит, но по инерции за счет того, что и мозг тоже разогнался из-за впрыска адреналина – как на замедленной прокрутке всё примечает, разделяет, классифицирует и разносит по ячейкам. Вот. Удар. Поезд сошел с рельсов и пошел быстро крениться влево; плачь сделался еще более невыносимый. От удара дедуля наш покачнулся, и легко так – выпал в открытое оконце. Катю тоже швыряло к окну, но она растопырила руки и застряла в окне. Еще кого-то кинуло тоже к окну, прям на Катю, но она удержалась, не выпала, только спиночка хрустнула. И Катя видела, как канава придорожная быстро наворачивается прямо на поезд, приближаясь прямо к Катиному лицу. Она уже прямо предвкушала, что через секунду коснется лицом прохладной жижи прежде, чем её разотрет… как вдруг – бах! Сознание отключилось (от удара сзади) и все голоса, как будто выключили шумный и давно надоевший телевизор. Сделалось хорошо (уфф!) теперь то всё позади. Теперь только покой и сон. Небытие.

Семен в ужасе проснулся, хватая полнехонькие легкие воздуха. Голова трещала по швам, спина болела.
Нет, это ж надо – такому приснится, в ночь перед самым расстрелом… он взял пачку сигарет, открыл ее, достал сигарету, вставил в рот, закрыл пачку, положил на стол, взял зажигалку, высек огонь, закурил. Тяжело вздохнул, взглянул на часы. Задремал то только на полчаса, а уже столько впечатлений пережил! Это ж надо! Пока еще Семен не отошел ото сна, он мог бы рассказать многие приключения девочки Кати (вместе со всеми интимными подробностями), со всеми ее переживаниями. И мог бы, пожалуй, припомнить и всех ее родных и знакомых, и где они живут, и у кого, когда день рождения. И кого она любила, и как праздновала праздники, как жила и какие секреты у нее были от всех, кроме… И последние впечатления перед смертью… Перед смертью Кати и пробуждением Семена – ярким пятном.
Удар по голове огромным клетчатым чемоданом – вот последнее впечатление Кати. Семен знает последнее впечатление из жизни девушки, но что он будет делать с этим знанием? Да ничего! Что мы обычно делаем со снами? Забываем. Ну, некоторые вспоминаем иногда. Иногда.
Жизнь и смерть Кати уже начала улетучиваться, все более превращаясь, в сон Семена.
Катя начала улетучиваться. Но её боль и тяжесть духа остались, и они передались Семену, хотя и имели совсем иную природу. Голова болела от сотрясения мозга, а спина ныла – от переломанных ребер. К Семену (на смену Катиных «радостей») вернулась память того, что всю последнюю неделю (а по ощущениям – все последние тысячу лет) его подвергали всяческим садистским пыткам. Он – враг народа (нужно дополнить)…
Сеня сейчас запросто показал бы тот пейзаж, или даже ту ветку на карте, где это было с Катей, да вот и показывать некому – кругом одни враги, да и карты на стене нет А все знания из башки, кажись, выбили, что вроде и сам не помнит – в чьей стране он теперь и кто он – Катя, или Семен. И когда он?

Нет, ну приснится же такое в ночь перед самым расстрелом. Семён посмотрел на часы, вздохнул, открыл пачку и закурил. Спал он никак не более получаса, а уже столько впечатлений вынес из сновидения, что хватило вы на толстую книжку. Вот только жаль времени всего осталось только до рассвета. А там расстреляют.
Умерла Катя. Сегодня я её наверное увижу, и познакомлюсь с ней, скажу, что видел её во сне, что я знаю её и помню. Если конечно до того ещё буду помнить, если память не отстрелят мне вместе с затылком. Надо будет попросить стрелять в грудь, тогда хоть можно будет прочувствовать этот момент. А то если в голову шмальнут, страшно даже подумать, как это будет: ничего ведь и понять не успеешь. А так хоть несколько секунд с пробитой грудью ещё побуду.
Если бы Семён взялся вспоминать сейчас всё сновидение, то и всей оставшейся жизни ему не хватило бы для того, чтобы вспомнить все детали. А детали были живописные. А жизни оставалось всего ничего.
Расстреляют, хотя я им ничего не сделал, и тот, кто будет расстреливать, ничего против меня не имеет, просто выполнит свою работу. Конвоир тоже ко мне хорошо относится, сигареты вот дал и журнальчик. Перед смертью не накуришься, и не начитаешься, но главное всё же это внимание и отношение.

И те, что рёбра ломали и зубы крошили, тоже хорошие люди, и у них тоже работа такая, они что-то хотели знать, а я чем мог им помочь? Ничем, я же ничего не знаю. И они это поняли уже, но всё равно расстреляют. У них работа такая.

Этот мне зубы выкрошил а потом сигареты дал, замолил своё поведение и получил моё прощение, если оно ему надо. Я не сержусь на него, и не буду выкрикивать проклятия когда он меня расстреливать поведёт. Я то уж знаю, что это не он меня казнит а, это я сам себя казню, за что? Не помню, знаю только в общих чертах. Перед ним то я уж точно во всяком случае ни в чём. Может быть, за что-то такое я себя, а может, это мне нравится. Может это у меня такая фантазия. Принять мученическую смерть. А что?! Это же здорово: сейчас меня расстреляют, и я проснусь в другой тюрьме, или в летящем под откос поезде. Так что это будет не казнь это, а приключение.
(Вот зачем я пошёл в добровольцы? Не мог уйти в лес, спрятаться?).
Они делают своё дело, а чем это дело хуже любого другого? Например пекаря. Пекарь хлеб испекает, а эти зубы вышибают и мордой об стол выбивают. Но они же тут не причём: не они себе это выбирают. Могли бы они сейчас коров пасти? Нет. А то кто бы сейчас на их месте был. Так и пекарь не мог быть плотником. Ни от кого ничего не зависит, все тут случайно нечаянно и по инерции.

Хуже будет, если меня не расстреляют и не казнят, тогда мне придётся ждать пока рёбра заживут, потом идти зубы вставлять, а потом самому себя казнить, или придумывать, искать варианты, чтобы кто-нибудь другой помог мне пасть невинной жертвой. При этом нарываться нельзя, а то ведь это уже будет «за дело», а это уже не то.
Меня же, если честно, то и не было вчера. Хоть я и помню, как меня мутузили, как мне рёбра ломали, а ведь где доказательства? Это разве доказательства?! Да и воспоминания какие-то нелепые и размытые обо всём об этом. Катькины воспоминания во мне сейчас живее моих собственных.
Интересно, кто же продолжит эту эстафету? Он то хоть обо мне вспомнит? Вот я сейчас помню Катю, а себя не помню почти.
Жизнь фантасмагорически…

– Пацаны!
Кирилл задыхался и бился в агонии. И в экстазе.
– Пацаны! А! Бля буду, вас нет! И меня нет! А!
Кирилл сделал себе укол, сразу десять кубов … (какой-то дряни?) и теперь его трясло и лихорадило, он терял сознание, приходил в себя, нёс какую-то бессвязную ахинею про какую-то Катю, говорил, что его не расстреляют, что это он сам себя казнит. Бредил про какой-то паровоз и про всю жизнь, которая под откос. Он щупал своё лицо, говорил, что ни на кого не сердится, советовал друзьям уходить в лес, чтобы никому не причинить вреда.
Это был обычный бред наркомана и пацаны, которые тоже наркоманы не думали бояться за рассудок друга, но они не на шутку испугались за его жизнь. Бред, который был чересчур интенсивным, сопровождался агонией и лихорадкой. Пацаны быстро сообразили, что это передозировка.
Изо рта Кирилла шла белая пена, он весь напрягся и представлял собой клубок нервов. Ему казалось, что у него выбиты все передние зубы, он плевался пеной и думал что это кровь.

Все идет под откос что значит

Крупнейших производителей вагонов и железнодорожных операторов объединил кризис. Сегодня они вместе попросят у вице-премьера Аркадия Дворковича одобрения плана сокращения производства и персонала на вагоностроительных заводах.

Сегодня Аркадий Дворкович встретится с руководителями крупнейших грузовых операторов и вагоностроителей, чтобы обсудить ситуацию в отрасли.

Во вторник, 10 марта, руководители крупнейших железнодорожных перевозчиков и вагоностроительных компаний планируют обсудить на совещании у вице-премьера Аркадия Дворковича антикризисные меры для рынка новых вагонов. Об этом рассказали генеральный директор Первой грузовой компании (входит в холдинг UCL Владимира Лисина) Олег Бугин и Андрей Шленский, заместитель генерального директора Уралвагонзавода по новой технике, которые планируют принять участие в заседании.

Представитель Дворковича отказался комментировать его график, но источник в правительстве подтвердил, что такая встреча запланирована на вторник.

Спрос на новые вагоны из‑за сокращения грузоперевозок снизился, рынку нужно не более 30–40 тыс. вагонов в год, тогда как мощности российских вагоностроителей превышают 100 тыс. в год, объяснил журналистам в пятницу, 6 марта, Букин. По его оценке, в последние годы российские операторы закупали до 80 тыс. вагонов в год. Низкий уровень спроса сохранится в ближайшие пять лет, говорит Шленский, поэтому необходимо решить вопрос с избыточными мощностями.

По словам Букина, на совещании руководство ПГК и УВЗ предложит меры, разработанные совместно с министерствами экономического развития и промышленности. Необходимо перепрофилировать избыточные мощности вагоностроителей и субсидировать ставки по кредитам для покупки операторами новых вагонов из бюджета, полагает Букин. С ним соглашается Шленский, который считает, что государство также должно создать условия для сокращения лишних вагоностроительных мощностей в виде, например, субсидий производителям. Мин­экономразвития участвовало в разработке этих мер, но окончательный план не сформирован, сказал представитель министерства. Представитель Министерства промышленности и торговли не ответил на запрос РБК.

Вагоностроители делают около 75 тыс. вагонов в год, сказал агентству ТАСС источник в министерстве. Если у нас парк 1,2 млн вагонов со сроком службы 25 лет, при таком уровне производства он просто встанет, поэтому нужна программа оптимизации производства нового подвижного состава. «Мы считаем, что сокращение должно быть значительное – нам кажется, что 40 тыс. вагонов в среднесрочной перспективе – это максимум для балансировки ситуации», – сказал собеседник агентства.

Встреча с Дмитрием Медведевым

Вопросы поддержки вагоностроительной отрасли участники рынка вместе с чиновниками также хотят рассмотреть 16 марта на совещании в Тихвине (Ленинградская область) с Дмитрием Медведевым, сказали сотрудники двух заводов.

Представитель Тихвинского вагоностроительного завода, второго по мощности производителя в России, отказался комментировать инициативы ПГК и УВЗ. Сокращать мощности недавно построенного современного завода нет смысла, рынок сам расставит все по местам, говорит источник, близкий к инвестору предприятия – группе ИСТ миллиардера Александра Несиса.

Уралвагонзавод из‑за снижения спроса на вагоны еще в середине февраля отправил в вынужденный двухнедельный отпуск несколько тысяч своих сотрудников. А в начале февраля генеральный директор компании Олег Сиенко призывал правительство принять «жесткие меры» для оживления спроса на вагоны, признавая, что УВЗ продает их своей кэптивной компании.

В 2013–2014 годах около 70% вагонного производства работало на «УВЗ-Логистик», говорил Сиенко в интервью РБК в январе. Компания была создана в 2012 году, после того как на рынке начались колебания, рассказывал гендиректор Уралвагонзавода.

В холдинг «Объединенная вагонная компания» помимо Тихвинского вагоностроительного завода группа ИСТ также включила кэптивную транспортную компанию «Восток 1520», которая стала крупным потребителем вагонов с завода. Еще одна компания холдинга – Rail1520 – сдает вагоны тихвинского производства в лизинг. Ее парк на конец прошлого года составлял около 20 тыс. вагонов. Всего, по данным РЖД, в руках у российских операторов находятся около 500 тыс. грузовых вагонов.

Если УВЗ и ТВЗ делают современные, «инновационные» вагоны и их загрузка в условиях падающего рынка все равно будет доходить до 80%, то остальным предприятиям необходимо частичное или полное перепрофилирование, считает генеральный директор «INFOLine-Ана­литика» Михаил Бурмистров. Они, например, могут частично занять мощности ремонтов вагонов.

Погрузка за первые два месяца этого года на железной дороге снизилась на 0,2% по сравнению с тем же периодом прошлого года, до 189,9 млн т, свидетельствуют данные РЖД.

Том Вулф: «Жанр романа катится под откос»

Умер Том Вулф — основатель «новой журналистики» и автор «Костров амбиций», крупнейший американский писатель последних 50 лет. Вспоминаем беседу с автором, которого острое перо и неизменный белый пиджак сделали иконой стиля во всех смыслах.

— Вы однажды назвали себя хроникером. Что вы имели в виду?

— Бальзак любил говорить: «Я секретарь французского общества». В том смысле, что ведет учет всего, что происходит в обществе — причем не в высшем свете, а в обычном. Для меня хорошо делать свою работу — значит оперативно рассказывать новости.

Именно это выражение использовал Ницше, когда пояснял свою фразу «Бог умер». Он сказал, что это отнюдь не манифест атеизма, что он всего лишь сообщил людям новость — важнейшую новость современной истории. Он, конечно, имел в виду, что образованные люди постепенно перестают верить. Тогда же, в начале 1880-х, Ницше предсказал, что усиление в XX веке «варварских националистических группировок» приведет к «войнам, равных которым мир еще не знал». Иными словами, предрек нацизм, коммунизм и мировые войны. Неплохо, да?

В общем, когда я пишу свои книги — «Я — Шарлотта Симмонс» например, — мне кажется, что я просто сообщаю новости. Я никогда не занимаюсь политикой. Хотя в «Шарлотте» критики ее все равно нашли, особенно левые. Они вообще дико враждебно отнеслись к роману.

— А в чем были их претензии?

— Ну, они считали, что то, что я описываю, в принципе не могло произойти. Дескать, в университетах жизнь устроена совсем иначе. Но такие рецензии писали люди, которым уже за 50: они лет 30 не бывали в кампусах и понятия не имеют, как там обстоят дела. А либералы решили, что я против сексуальной революции, потому что фиксация на сексе, описанная в романе, в итоге приводит к печальным последствиям. Интеллектуалы вообще гордятся тем, что они свободны от религии и могут свободно рассуждать про секс.

— Кажется, для вас слово «интеллектуал» — почти оскорбление.

— Интеллектуал всегда возмущен. Он кормится гневом, он не может без гнева. Отличный пример — Ноам Хомский. Когда Хомский был просто одним из самых выдающихся лингвистов мира, его никогда не называли американским интеллектуалом: его считали ученым, добившимся успеха в своей области. Интеллектуалом его назвали тогда, когда он публично осудил войну во Вьетнаме, в которой ничего не понимал. Тогда-то я и понял: интеллектуал — это человек, который хорошо разбирается в каком-то одном вопросе, но высказывается публично исключительно по другим . Не обязательно глубоко понимать, о чем речь, главное — возмущаться.

Маршалл МакЛюэн однажды сказал, что самое простое, что может сделать идиот, чтобы выглядеть достойно, — это выразить свой праведный гнев. Очень верное замечание, особенно в наше время.

— Вы же очень долго были журналистом — причем очень успешным. Когда вы решили заняться литературой?

— Я сразу хотел ей заниматься. И после университета был убежден, что рано или поздно начну писать романы. Но сначала занялся журналистикой как одной из форм писательства. А потом влюбился — и в эту профессию, и в этот образ жизни. Журналист каждый день получает доказательства своего особого статуса: вот твое имя рядом с заголовком статьи, а вот полицейское оцепление, за которое ты можешь пройти. Твоя пресс-карта открывает перед тобой практически любые двери.

Потом, после того как в Нью-Йорке случилась газетная забастовка 1962 года и у меня несколько месяцев не было работы в штате, я стал писать в журналы как фрилансер — и увлекся тем, что потом назвали «новой журналистикой». И уж когда я в это погрузился — о романах и думать перестал. Я до сих пор считаю, что экспериментальный нон-фикшн 1960-х и 1970-х — самое интересное, что случилось с американской литературой за последние 50 лет. Да и до сих пор жанр вполне в форме. В отличие от романа.

— Погодите, а что с ним не так?

— Жанр катится под откос. Современные писатели в большинстве своем — выпускники факультетов изящных искусств известных университетов, а университеты эти — сплошное болото. Писатели не хотят пачкать руки и копаться в дерьме, которое есть в обществе. Их учат психологическому роману, учат тому, что книгу надо писать на основе собственного опыта. Хорошо, я согласен. Но сколько книг ты можешь написать о себе? Если бы Диккенс работал по такой схеме, он бы написал только «Дэвида Копперфильда» — и все. Толстому повезло больше: он и на военной службе успел побывать, и в высшем обществе вращался, и землю пахал. Так что осилил и «Войну и мир», и «Анну Каренину».

Для выживания романа нет никаких причин — думаю, он станет анахронизмом вроде поэзии, к которой сейчас относятся как к занятию достойному, но совсем непопулярному. Если писатели не будут выбираться из своих кабинетов, заставленных книжными полками от пола до потолка, с романом будет все то же самое. А стоило бы им заняться тем, чем занимались писатели первой половины ХХ века. Стейнбек был репортером в газете San Francisco News — и не потому, что ему были нужны деньги, а потому, что он хотел собрать материалы для книги. Именно так он попал в лагерь сезонных рабочих-мигрантов — именно так возникли «Гроздья гнева». Дос Пассос ездил по стране в поисках материала для «Манхэттена» и трилогии «США». И таких историй масса.

Вы можете написать замечательный роман на основе 25 лет своей жизни, но второй ваш роман будет про парня, который выпустил одну успешную книгу, а теперь у него нет денег, нет девушки и он летит с пятью пересадками до Бруклина и думает: «О черт». По-моему, это не слишком интересно.

текст песни Доминик Джокер – Брошенный Богом

Сложно стоять у края пропасти
Совсем не этой повести я для нас просил
В прошлом все то, к чему хотел прийти
И дальше эту боль нести, просто нет сил.

Все в этот раз до смешного просто
Стразы блестели, как настоящие звезды
Я глупо рискнул и душу на кон поставил
Я не видел, что игра идет без правил.

В прикупе – ночь и жизнь под откос
Не чувствую боль и не осталось слез
Просто один из ночных прохожих
Истина и правда не всегда похожи.

Нож в сердце поймал на бегу,
Я простить сумею, — забыть не смогу
Кто знает, зачем у таких
Линия жизни короче всех остальных.

Не вспомнить молитвы Богам
Не выйти из комы от полученных травм
И не доплыть больше как не держись
Сделав ставку в игре на жизнь.

Припев:
Брошенный Богом, небом забытый
Не проплатить такие кредиты.
Сталью измены сердце навылет ранено.

Ветер в пустых карманах тусует
В плеере сердца – музыка улиц

С*ка-боль давно взяла мой след
Все-равно для жизни злости нет
Это рваная рана, поздно или рано
Все-равно погасит свет.

Судьба бывает на двоих – одна
Когда из разных половин она
Но вела до середины – моя половина,
А дальше – уже твоя.

Все просто – не надо причин
Плохо греет солнце из трех половин
Вслед титрам появится End
Жаль, что не Happy, как в большинстве кинолент.

Бог – выше, а люди вокруг
Учатся не слышать ненужный им звук
Ты же мой воздух, а значит поздно спешить
Не дышать – это вряд ли жить.

Припев:
Брошенный Богом, небом забытый
Не проплатить такие кредиты.
Сталью измены сердце навылет ранено.

Ветер в пустых карманах тусует
В плеере сердца – музыка улиц
Брошенный Богом странник в пустыне каменной.

Брошенный Богом, небом забытый
Не проплатить такие кредиты.

Ветер в пустых карманах тусует
В плеере сердца – музыка улиц
Брошенный Богом странник в пустыне каменной.

В моих молитвах больше нет слез, их не осталось,
Одна усталость, — это все, что мне досталось,
Но к черту жалость хоть грамм, хоть самую малость,
Мне раньше без нее неплохо и жилось, и дышалось.

Но каждый день земной приходит изначально к ночи
А счастье тем больше, чем время его короче
Так сложно быть сильным, если нечего терять
Но я молиться буду, чтобы тебе не довелось об этом узнать.

Припев:
Брошенный Богом, небом забытый
Не проплатить такие кредиты.
Сталью измены сердце навылет ранено.

Ветер в пустых карманах тусует
В плеере сердца – музыка улиц
Брошенный Богом странник в пустыне каменной.

Сложно стоять у края пропасти
Совсем не этой повести я для нас просил
В прошлом все то, к чему хотел прийти
И дальше эту боль нести просто нет сил.